Искусство суггестивного воздействия
В.Ф. Петренко, В.В. Кучеренко Научные издания
В.Ф. Петренко, В. В. Кучеренко, «Журнал практикующего психолога» (ISSN 2304−8840), 2000 год, № 6
Виктор Федорович Петренко, доктор психологических наук, руководитель лаборатории психолингвистики на факультете психологии Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Руководитель проекта 01−06−99 510.
Владимир Вилетарьевич Кучеренко, научный сотрудник той же лаборатории.
Виктор Федорович Петренко, доктор психологических наук, руководитель лаборатории психолингвистики на факультете психологии Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Руководитель проекта 01−06−99 510.
Владимир Вилетарьевич Кучеренко, научный сотрудник той же лаборатории.
Когда-то слова были колдовством, слово и теперь во многом сохранило свою прежнюю чудодейственную силу. Словами один человек может осчастливить другого или повергнуть его в отчаяние, словами учитель передает свои знания ученикам, словами оратор увлекает слушателей и способствует определению их суждений и решений. Слова вызывают аффекты и являются общепризнанным средством воздействия друг на друга.
З. Фрейд. «Введение в психоанализ»
Язык упорядочивает любую информацию и структурирует ее в социально нормированные формы — образные эталоны-стереотипы, тем самым, обобщая исходное содержание, описывая единичное через общее. За восприятием и осознанием мира стоит культура наших предков; во многом мы смотрим на мир их глазами, мыслим их ресурсами. В этом обобщенном типизированном (и одновременно с помощью знаковых средств отчужденном от непосредственно переживаемого) виде информация готова к акту передачи путем коммуникации или вербального мышления в форме автокоммуникации. Сознание, по мысли М. Бахтина (1), принципиально диалогично.
Г. Гегель в своей трактовке сознания делал акцент на гносеологической противопоставленности субъекта и объекта восприятия. В переживании, в эмоциях, — писал он, — они слиты и не выделены. Когда я, касаясь поверхности стола, ощущаю ее «гладкость», это одновременно и характеристика текстуры предмета и мое субъективное переживание. Однако, выражая это ощущение в слове, я одновременно и обобщаю исходное переживание и отчуждаю, по мысли Гегеля, его от себя. В этой отчужденной знаковой форме, доступной социальной коммуникации, содержание моего переживания становится осознанным.
Иллюстрацией этого принципа могут служить наши старые исследования с постгипнотическим внушением. В качестве инструкции испытуемому, находившемуся в глубокой (третьей) стадии гипноза, внушалось, что по выходу из транса он не увидит некий объект (в данном случае сигареты). После сеанса испытуемый действительно не видел находившейся среди других предметов на столе пачки сигарет. Нами был обнаружен интересный эффект генерализации постгипнотической инструкции, заключавшейся в том, что испытуемые не воспринимали не только «запрещенный объект», но и другие, семантически связанные с ним. Так они не воспринимали отдельно лежащую сигарету, полную окурков пепельницу, иногда «не видели» спички или зажигалку. В другом случае испытуемый указал на зажигалку, повертел ее в руках, называя «цилиндриком», явно не понимая назначения.
Но что значит «не видели» запрещенный объект? Перечисляя прочие объекты и указывая на них, они «не протыкали» пальцем невидимый. Это особенно было заметно в той серии экспериментов, когда запрещенными в рамках постгипнотической инструкции стали лыжи — предмет достаточно громоздкий. Испытуемые «не видели» не только лыжи, но и палки, тем не менее обходя их торчащие острые концы. Более того, когда в роли «запрещенного к восприятию» объекта был другой человек, учет параметров «невидимого» проявлялся наиболее явно.
Опишу яркий случай. Мы проводили длительный эксперимент в Зимней психологической школе. Чтобы сосед по комнате не мешал, мы сделали его «невидимым» для испытуемого. «Отсутствие» напарника в комнате явно проявлялось в поведении последнего, полностью его игнорирующего. Так, уже после выхода из гипноза на предложение отправиться на ужин он выразил желание подождать соседа по комнате, чтобы пойти вместе. Последнему же надоело безучастно сидеть, и, убедившись в отсутствии какого-либо внимания со стороны испытуемого к собственной персоне, он нашел себе занятие — начал бриться. Надо было видеть удивленное лицо испытуемого, его мучительное недоумение, когда, слыша дребезжание электробритвы, он не мог понять происхождение и локализацию источника звука. Такое не сыграешь. Этот прецедент чрезвычайно заинтересовал нас, и эксперимент был продолжен. Сосед по комнате всячески пытался привлечь к себе внимание испытуемого и встал на его пути. Последний не стал пытаться пройти сквозь «невидимую» фигуру, а остановился, лицо приобрело характерное сомнамбулическое выражение, и он впал в глубокий транс. Следовательно, он все же видел «запрещенный объект» — соседа, но не осознавал собственное восприятие, так как, по-видимому, необходимая для этого лексика языка была блокирована запрещающей постгипнотической инструкцией. Проверка предположения и была задачей последующего ассоциативного эксперимента. Испытуемому по выходу из гипноза предлагалось дать ассоциации на ситуацию, обычно включающую запрещенный объект. Так, при «запрещении видеть сигареты» это была ситуация «студенческого застолья», где типичными ассоциациями стали «выпивка», «девушки», «сигареты» и т.п. Для запрета «видеть лыжи» — это «зимняя прогулка», обычно «зимний лес», «солнце», «горки», «лыжи» и т.п. Наличие постгипнотической инструкции вызывало выпадение типовых ассоциаций. Запрещающая инструкция как бы вырезала, блокировала в вербальном сознании соответствующую содержательную понятийную область. Переходя на язык И.П. Павлова, можно сказать, что блокирование некоей локальной смысловой области языка, т.е. второй сигнальной системы, ведет к невозможности осознания ее объектов.
Таким образом, восприятие (как во внешнем событийном поле, так и в области внутренне переживаемого) осуществляется не обязательно в виде обычной речи, но часто в форме внутренней, свернутой речи «про себя». Однако, являясь средством осознания окружающего мира и собственных переживаний, оно может и не осознаваться само по себе как таковое. Об этом писал еще Л.С. Выготский (2), подчеркивая, что понятия как таковые (в первую очередь так называемые житейские) могут и не осознаваться субъектом. Для этого они должны быть рассмотрены в системе отношений с другими понятиями. Чем больше таких системных связей может выделить субъект, например, в модели смысл—текст И.А. Мельчука (3), тем более осознанным становится понятие, где главный критерий — системность.
Суггестивное воздействие в отличие от информирования или убеждения (например, при рациональной психотерапии) подразумевает такую форму коммуникации, при которой у респондента — человека, подвергающегося суггестивному воздействию, — происходит изменение установок, позиций, личностного смысла, образа «я» (или шире — картины мира), без контролирующей функции сознания. Субъект, подвергающийся подобному воздействию, идентифицирует себя с источником воспринимаемой информации (респондентом) или воспринимает ее как форму внутреннего диалога с самим собой.
Выдающийся ученый Б.Ф. Поршнев (4) выдвигает интересую гипотезу о причинах возникновения множества языков из общего родственного корня — протоязыка, как следствие защиты от суггестивного воздействия слова. Первобытный человек не обладал развитой системой понятий и не мог отстраниться от речи другого как призыва к действию. Необходимостью защититься от чужого воздействия в целях сохранения своей групповой (племенной) ментальности и было, по мысли Поршнева, вызвано разделение родственных языковых семейств. Отчасти этот феномен сохраняется и в современной культуре, когда та или иная социальная общность трансформирует язык своей культуры с целью защиты от диктата заложенных в нем этических норм и правил, порождая, например, молодежный сленг или блатную феню.
Суггестивное воздействие языка сохраняется и в наше время. Тем не менее, современный человек способен, поняв речевое сообщение, отделиться от него и выстроить свое отношение к содержащейся в нем информации. Когда на приеме у психотерапевта пациентка рассказывает о своей невыносимой жизни (ее тиранят муж и дети), психотерапевт не воспринимает это сообщение как непреложную истину, не включает ее тут же в свою индивидуальную картину мира, в которой жестокие мучители преследуют невинную жертву. Задача психотерапевта — понять пациентку, а значит, реконструировать ее текст в рамках ее же представлений о правильном и должном, в ее системе отсчета, возможно, искаженной неадекватными мотивами и желаниями. Продуктом рефлексии может стать, например, болезненный синдром «образа мира истерической психопатки».
Отсутствие подобной отстраненности от чужого слова ведет к усилению его суггестивного воздействия. Последнее может реализовываться в результате отождествления источника речевого сообщения и самого респондента, например, под гипнозом, когда он перестает воспринимать голос гипнотизера как внешний источник. Это возможно при непосредственной физической идентификации в техниках НЛП, когда суггестр подстраивается под реципиента, принимая ту же позу, тот же ритм дыхания; при символической идентификации, когда респондент воспринимает себя частью социальной, этнической общности или толпы («мы психологи», «все прогрессивное человечество»); когда в текст сообщения вводятся цитаты из авторитетного источника, с которым идентифицируется респондент, и т.п.
Слово не только ассоциативно вызывает некий образ, но и несет энергетическое воздействие. Вернее, последнее, будучи сигнальным, запускает более мощные энергетические процессы.
Прежде чем подступиться к этой проблеме, необходимо обозначить широкий научный контекст.
З. Фрейд. «Введение в психоанализ»
Язык упорядочивает любую информацию и структурирует ее в социально нормированные формы — образные эталоны-стереотипы, тем самым, обобщая исходное содержание, описывая единичное через общее. За восприятием и осознанием мира стоит культура наших предков; во многом мы смотрим на мир их глазами, мыслим их ресурсами. В этом обобщенном типизированном (и одновременно с помощью знаковых средств отчужденном от непосредственно переживаемого) виде информация готова к акту передачи путем коммуникации или вербального мышления в форме автокоммуникации. Сознание, по мысли М. Бахтина (1), принципиально диалогично.
Г. Гегель в своей трактовке сознания делал акцент на гносеологической противопоставленности субъекта и объекта восприятия. В переживании, в эмоциях, — писал он, — они слиты и не выделены. Когда я, касаясь поверхности стола, ощущаю ее «гладкость», это одновременно и характеристика текстуры предмета и мое субъективное переживание. Однако, выражая это ощущение в слове, я одновременно и обобщаю исходное переживание и отчуждаю, по мысли Гегеля, его от себя. В этой отчужденной знаковой форме, доступной социальной коммуникации, содержание моего переживания становится осознанным.
Иллюстрацией этого принципа могут служить наши старые исследования с постгипнотическим внушением. В качестве инструкции испытуемому, находившемуся в глубокой (третьей) стадии гипноза, внушалось, что по выходу из транса он не увидит некий объект (в данном случае сигареты). После сеанса испытуемый действительно не видел находившейся среди других предметов на столе пачки сигарет. Нами был обнаружен интересный эффект генерализации постгипнотической инструкции, заключавшейся в том, что испытуемые не воспринимали не только «запрещенный объект», но и другие, семантически связанные с ним. Так они не воспринимали отдельно лежащую сигарету, полную окурков пепельницу, иногда «не видели» спички или зажигалку. В другом случае испытуемый указал на зажигалку, повертел ее в руках, называя «цилиндриком», явно не понимая назначения.
Но что значит «не видели» запрещенный объект? Перечисляя прочие объекты и указывая на них, они «не протыкали» пальцем невидимый. Это особенно было заметно в той серии экспериментов, когда запрещенными в рамках постгипнотической инструкции стали лыжи — предмет достаточно громоздкий. Испытуемые «не видели» не только лыжи, но и палки, тем не менее обходя их торчащие острые концы. Более того, когда в роли «запрещенного к восприятию» объекта был другой человек, учет параметров «невидимого» проявлялся наиболее явно.
Опишу яркий случай. Мы проводили длительный эксперимент в Зимней психологической школе. Чтобы сосед по комнате не мешал, мы сделали его «невидимым» для испытуемого. «Отсутствие» напарника в комнате явно проявлялось в поведении последнего, полностью его игнорирующего. Так, уже после выхода из гипноза на предложение отправиться на ужин он выразил желание подождать соседа по комнате, чтобы пойти вместе. Последнему же надоело безучастно сидеть, и, убедившись в отсутствии какого-либо внимания со стороны испытуемого к собственной персоне, он нашел себе занятие — начал бриться. Надо было видеть удивленное лицо испытуемого, его мучительное недоумение, когда, слыша дребезжание электробритвы, он не мог понять происхождение и локализацию источника звука. Такое не сыграешь. Этот прецедент чрезвычайно заинтересовал нас, и эксперимент был продолжен. Сосед по комнате всячески пытался привлечь к себе внимание испытуемого и встал на его пути. Последний не стал пытаться пройти сквозь «невидимую» фигуру, а остановился, лицо приобрело характерное сомнамбулическое выражение, и он впал в глубокий транс. Следовательно, он все же видел «запрещенный объект» — соседа, но не осознавал собственное восприятие, так как, по-видимому, необходимая для этого лексика языка была блокирована запрещающей постгипнотической инструкцией. Проверка предположения и была задачей последующего ассоциативного эксперимента. Испытуемому по выходу из гипноза предлагалось дать ассоциации на ситуацию, обычно включающую запрещенный объект. Так, при «запрещении видеть сигареты» это была ситуация «студенческого застолья», где типичными ассоциациями стали «выпивка», «девушки», «сигареты» и т.п. Для запрета «видеть лыжи» — это «зимняя прогулка», обычно «зимний лес», «солнце», «горки», «лыжи» и т.п. Наличие постгипнотической инструкции вызывало выпадение типовых ассоциаций. Запрещающая инструкция как бы вырезала, блокировала в вербальном сознании соответствующую содержательную понятийную область. Переходя на язык И.П. Павлова, можно сказать, что блокирование некоей локальной смысловой области языка, т.е. второй сигнальной системы, ведет к невозможности осознания ее объектов.
Таким образом, восприятие (как во внешнем событийном поле, так и в области внутренне переживаемого) осуществляется не обязательно в виде обычной речи, но часто в форме внутренней, свернутой речи «про себя». Однако, являясь средством осознания окружающего мира и собственных переживаний, оно может и не осознаваться само по себе как таковое. Об этом писал еще Л.С. Выготский (2), подчеркивая, что понятия как таковые (в первую очередь так называемые житейские) могут и не осознаваться субъектом. Для этого они должны быть рассмотрены в системе отношений с другими понятиями. Чем больше таких системных связей может выделить субъект, например, в модели смысл—текст И.А. Мельчука (3), тем более осознанным становится понятие, где главный критерий — системность.
Суггестивное воздействие в отличие от информирования или убеждения (например, при рациональной психотерапии) подразумевает такую форму коммуникации, при которой у респондента — человека, подвергающегося суггестивному воздействию, — происходит изменение установок, позиций, личностного смысла, образа «я» (или шире — картины мира), без контролирующей функции сознания. Субъект, подвергающийся подобному воздействию, идентифицирует себя с источником воспринимаемой информации (респондентом) или воспринимает ее как форму внутреннего диалога с самим собой.
Выдающийся ученый Б.Ф. Поршнев (4) выдвигает интересую гипотезу о причинах возникновения множества языков из общего родственного корня — протоязыка, как следствие защиты от суггестивного воздействия слова. Первобытный человек не обладал развитой системой понятий и не мог отстраниться от речи другого как призыва к действию. Необходимостью защититься от чужого воздействия в целях сохранения своей групповой (племенной) ментальности и было, по мысли Поршнева, вызвано разделение родственных языковых семейств. Отчасти этот феномен сохраняется и в современной культуре, когда та или иная социальная общность трансформирует язык своей культуры с целью защиты от диктата заложенных в нем этических норм и правил, порождая, например, молодежный сленг или блатную феню.
Суггестивное воздействие языка сохраняется и в наше время. Тем не менее, современный человек способен, поняв речевое сообщение, отделиться от него и выстроить свое отношение к содержащейся в нем информации. Когда на приеме у психотерапевта пациентка рассказывает о своей невыносимой жизни (ее тиранят муж и дети), психотерапевт не воспринимает это сообщение как непреложную истину, не включает ее тут же в свою индивидуальную картину мира, в которой жестокие мучители преследуют невинную жертву. Задача психотерапевта — понять пациентку, а значит, реконструировать ее текст в рамках ее же представлений о правильном и должном, в ее системе отсчета, возможно, искаженной неадекватными мотивами и желаниями. Продуктом рефлексии может стать, например, болезненный синдром «образа мира истерической психопатки».
Отсутствие подобной отстраненности от чужого слова ведет к усилению его суггестивного воздействия. Последнее может реализовываться в результате отождествления источника речевого сообщения и самого респондента, например, под гипнозом, когда он перестает воспринимать голос гипнотизера как внешний источник. Это возможно при непосредственной физической идентификации в техниках НЛП, когда суггестр подстраивается под реципиента, принимая ту же позу, тот же ритм дыхания; при символической идентификации, когда респондент воспринимает себя частью социальной, этнической общности или толпы («мы психологи», «все прогрессивное человечество»); когда в текст сообщения вводятся цитаты из авторитетного источника, с которым идентифицируется респондент, и т.п.
Слово не только ассоциативно вызывает некий образ, но и несет энергетическое воздействие. Вернее, последнее, будучи сигнальным, запускает более мощные энергетические процессы.
Прежде чем подступиться к этой проблеме, необходимо обозначить широкий научный контекст.
Будучи геохимиком, В.И. Вернадский ввел понятие ноосферы как области разумной человеческой деятельности, вызывающей глобальные изменения в поверхностном слое и атмосфере Земли, сопоставимые с природными геологическими процессами (5). Наблюдая перемещение огромных масс саранчи, он впервые задумался о том, что биологические процессы могут вызывать изменения, сопоставимые, например, с вулканическими выбросами. Последствия же техногенной деятельности человека — строительство городов и плотин, даже сезонные перемещения людей (например, на юг к морю) — сопоставимы с природными катаклизмами.
Но грандиозными свершениями движут планы, которые до их экспликации на бумаге или в виртуальном пространстве компьютера были просто идеями. Поэтому понятие «ноосфера», как мы это себе представляем, очерчивает область природы, подвергающуюся преобразованию целенаправленной и осмысленной деятельностью, т.е. область творческой активности человеческого разума.
Ю.М. Лотман (6), выдающийся культуролог и семиотик, ввел понятие «семиосферы» как области глобального диалога различных культур, формирования знакового мира, информационных процессов. Передача информации тоже связана с энергетическими затратами, но первоначальные импульсы минимальны по сравнению с тем, какие механизмы они приводят в действие. Предположим, обращаясь к кому-то с просьбой закрыть форточку, вы, по сути, задаете перемещение его физической массы, что несопоставимо с собственными затратами энергии. Программы, заложенные в компьютер, могут управлять целыми технологическими циклами. Грубо говоря, будущее человечества не в увеличении выплавки стали и получения электроэнергии, а в производстве информации, под воздействием которой меняется окружающий мир.
Язык, понимаемый широко, выступает как творец эволюции материи, а не просто ее отражение. На свете не существует стола, дерева или красавицы «вообще». Все это есть только в сознании как совокупное представление, из которого мы исходим, употребляя то или иное слово. На основе этих идеальных конструкций мы как бы упорядочиваем мир по образу и подобию языка.
Существует гипотеза лингвистической относительности: различные языки по-разному структурируют мир. Т.П. Григорьева пишет, что если для индоевропейских языков типична логическая конструкция «А» есть «Б», которая лежит в основе иерархии понятий, противоположности бытового — абстрактному, то в основе китайского языка скорее категория полезности, из которой следует соположность «А» и «Б». Этот взгляд на мир проявляется в народных обычаях и традициях, одежде и архитектуре (готический храм устремлен вверх, в то время как пагода организована горизонтально, она скорее сопричастна, чем иерархична).
В терминологии великого физиолога Павлова язык — вторая сигнальная система. Изначально устная речь была связана с важнейшими для жизни образами, действиями, переживаниями. Более сложные понятия, которые можно определить только через отношения с другими, возникли много позже. Поэтому любое речевое воздействие вызывает образы, ассоциации. А.Р. Лурия, один из основателей нейропсихологии, пишет о том, что с возникновением языка мир как бы удваивается (7). С помощью знаков (слово — один из важнейших элементов знаковой системы) человек управляет собственной жизнью, прогнозирует события и поведение других людей; наконец, он может построить любые идеальные конструкции. Вот студент конспектирует лекцию. Пометки, которые он делает, — способ актуализировать полученную информацию; в душном вагоне метро мы можем вообразить, как скоро поедем в отпуск и будем купаться в море, — и нам станет легче. Фантазия, мечта, творчество — все эти возможности дает нам управляемое словом образное мышление. Можно даже сказать, что человек становится более или менее независим от тех условий, в которых он существует.
Американский психотерапевт Ф. Пьюселик замечательно описал, как ему удается «сбрасывать» усталость, накопившуюся во время работы с пациентами, когда необходимо вникать в их проблемы, принимать на себя большой груз участия, сопереживать. Он представлял себя прекрасной мощной птицей, орлом. Вот он сидит на вершине скалы — вокруг только горы и небо. Он чувствует, как его обтекают потоки воздуха, расправляет крылья, парит… Погружаясь в этот иллюзорный мир, человек испытывает реальные позитивные переживания и избавляется от негативных.
В повседневной жизни таким естественным регулятором является сон, точнее, сновидения. Проводились опыты, когда спящему человеку ставили датчики, фиксировавшие смену фаз «медленного» и «быстрого» сна. Последние прерывались экспериментаторами. В результате у испытуемых резко вырастала агрессивность, усиливалась сексуальность.
Как свежий воздух и вода, как пища человеку необходимы эмоции, переживания, которые возникают только в форме образов. Во сне на языке бессознательного образ позволяет нам «сбросить» отрицательные эмоции и восполнить то, чего не хватает в реальности. Известно, что во время антарктической зимовки многие видят «зеленые» сны, а на материке им снится белизна. Недостаток впечатлений, сенсорная депривация ведут к тому, что сам человек начинает производить фантасмагории. Когда-то будущие космонавты проходили, в частности, такое испытание: их помещали в бассейн с температурой воды, равной температуре тела, и часами держали по сути дела в невесомости и темноте. Через некоторое время абсолютно изолированные от внешнего мира люди начинали испытывать слуховые и зрительные галлюцинации. Мозг как бы стремился восполнить дефицит информации.
Слово вызывает образ, ассоциации и ответную реакцию организма — моторную, звуковую, тактильную, вкусовую… Иногда может быть задействована вся гамма.
Для поддержания нормального психического состояния человеку необходимы красивые образы, приятные переживания, гармоничные звуки. Даже если мы не обращаем на них внимания, все это воздействует на нас. Если человек живет с тревогой в душе (например, боится летать на самолете, а по работе приходится), или, скажем, окна его квартиры выходят на помойку, которую он наблюдает изо дня в день, вроде бы и не обращая внимания, то на субсенсорном уровне происходит подпороговая суммация, и множество негативных переживаний, накладываясь, друг на друга, в конце концов, вызывают фрустрацию, которая кончается срывом.
Интересно и важно, что звуковой образ слова (устная речь ведь много древнее письма) самоценен. По эмоциональному тону звучание связано со смыслом (8). Вслушайтесь, как хищно звучит: «ястреб», «коршун», содержащие твердые, раскатистые звуки «т» и «р» (сравним «террор», «травма», «трагедия»), и как ласково «пеночка», «малиновка»… Как говорится, хорошую вещь плохим словом не назовут. На всех языках выразительны ругательства (чего стоит само слово «грубость»). Если человека ругают, он, даже в точности не понимая значения слов, сориентируется по звуковому ряду, и это вызовет соответствующие переживания. Тем сильнее последствия, если слово вызывает ассоциативно связанный образ. Люди, привыкшие к мату, у которых ругательства становятся своеобразной «смазкой», загрязняют свою ментальность и психически деградируют.
«Включая» образ, сама речь в определенном плане программирует поведение человека. Поздороваться — значит пожелать кому-то здоровья. «Они даже не здороваются», — формула отказа от общения, выразительнее которой может быть разве что проклятие.
Несомненно, оно как выражение крайнего осуждения связано с понятием табу, абсолютного запрета, свойственного примитивным культурам. (На самом деле табу в основе носят характер приспособления, например, запрет охотнику есть добычу, им самим убитую, направлен на выживание племени, а не отдельного человека). Нарушение табу влечет за собой страшное наказание — проклятие. Сила слова здесь связана с тем, насколько сам человек верит в это. Ему, положим, говорят: «Ты не должен был этого есть, теперь ты умрешь». И он умирает.
Это касается не только первобытных культур. В прошлом веке ставился такой варварский эксперимент: преступникам, приговоренным к смерти, закрывали лица и якобы вскрывали вены (на самом деле по рукам стекала теплая вода) — приговоренные умирали… Если человек верит в силу происходящего — для него это смертельно. Верит в целебность — целебно (если ему не рекомендуют выпить яд, конечно). В сознании самого современного, образованного, прагматичного человека, как правило, есть области, отданные иррациональному, мистическому. Когда информация попадает в такую область, действия самого разумного человека могут быть непредсказуемыми. Известный ученый искренне считает, что политики определенной ориентации плетут заговоры против его народа, и все свои силы отдает борьбе с «заговорщиками». Закодированные алкоголики не пьют, потому что убеждены, что погибнут в случае нарушения запрета (кода). Такова установка. Хотя сам алкоголь не должен вызывать в организме необратимых явлений, страх запускает механизм самоуничтожения.
Интересно, что люди, профессионально воздействующие на других, сами оказываются чувствительными к аналогичным приемам. Так, много лет тому назад, ныне покойная, преподавательница факультета психологии МГУ Елена Юрьевна Артемьева как-то возвращалась на электричке из Ярославля, где читала лекции. Она была сильно не в духе, смотрела в окно. Вдруг появилась цыганка: «Дай погадаю!». Елена Юрьевна посмотрела мрачно: «Ты что, не видишь, с кем разговариваешь? Дай десятку, а то руки отсохнут!» И отвернулась. Цыганка исчезла, а через некоторое время вернулась, протягивает червонец: «У меня не было! По вагонам дособирала…»
В быту употребляется много оценочных слов, которые выглядят вполне невинно, но могут сыграть и роль кода, настраивая человека на те или иные поступки. Важно абсолютно все: кто говорит, кому, что, когда, как и при каких условиях. Чрезвычайно важно, кто к нам обращается. Чем значительнее этот человек для нас, чем больше его авторитет, тем сильнее «отдача». Родитель в глазах ребенка — почти всемогущий волшебник. Известно, что родительская похвала или запрет могут сформировать удачливого человека либо неудачника. Мать в сердцах говорит сыну: «Чтоб ты провалился!» Скорее всего, он и провалится — не сквозь землю, так на экзамене. Множество подобных примеров «программирования» приводит в своих работах американский психотерапевт Э. Берн (9).
Такие виды речевого воздействия как просьбы, похвалы, лесть, проклятия, приказы, увещевания, содержат мощный эмоциональный заряд. И соответственно воспринимаются. Здесь можно говорить о так называемой логике транса, которая не имеет ничего общего с логикой научных понятий. Логика транса основана не на аргументации, а на эмоциональнообразных связях. Чем больше человек склонен к образному мышлению, тем он восприимчивее к подобным вещам. Почему так великолепно кодируются дети? У них еще не развиты сложные связи, они не могут мыслить понятиями, доступные им формы обобщения — синкреты, комплексы, где эмоциональные связи на первом плане. Иногда и взрослый человек становится чувствительным, эмоциональным, внушаемым, нуждающимся в родительской поддержке. Любой из нас, оказавшись на больничной койке и чувствуя собственную беспомощность, будет смотреть на санитарку как на оракула.
В психоанализе описан феномен трансфера, когда пациент начинает относиться к врачу как к родителю, просто не может жить спокойно без его указаний по каждому поводу.
Известно, что, когда животное попадает в ситуацию, не предусмотренную вековыми инстинктами, его поведение как бы перемещается на более раннюю стадию развития (пес начинает вести себя как щенок). Эта закономерность действует и в мире людей. Когда ломаются традиции, рушатся наработанные поколениями стереотипы, взрослый человек часто испытывает инфантильную потребность в руководителе, гуру. Воздействовать можно двумя способами: усиливая аргументацию (тогда тебя поймет взрослый, сильный человек) либо повышая авторитетность источника. Этот способ ориентирован на детское в нас: «Я знаю истину! Я поведу вас в рай Господень! Я восстановлю справедливость!», — говорит некто (необязательно шарлатан). Впадая в транс, он может сам в это верить. Люди чувствуют силу личности и идут за ним. А поскольку тех, кто в новых условиях потерял почву под ногами либо не нашел своего места, в нашей стране много, то бешеный успех имеют всевозможные шаманы, провидцы и даже политики, в арсенале которых главное — уверенная интонация.
Пытаясь выяснить, на чем же основана сила психотерапевтов, американские ученые Д. Гриндер и Р .Бэндлер создали метамодель НЛП (нейролингвистическое программирование) (10). В основе — организация основных принципов высказывания. Она построена таким образом, чтобы речевое воздействие оказалось максимально эффективным. Оказывается, психотерапевты, принадлежащие к различным школам, используют сходные приемы организации речи, которые в НЛП были обозначены как языковые ловушки. Девять языковых ловушек, которые могут быть представлены в двух видах: прямая модель и обращенная.
Прямая модель описывает позицию невротика, который успешно ставит языковые ловушки, чтобы скрыть суть проблемы от себя самого. Скажем, один из приемов — номинализация; в лингвистике так называют описание процесса существительным. Он как бы протекает объективно и не имеет к говорящему ни малейшего отношения: «Судьба моя такая». Или: «Ошибка». Кто автор — опущено, как бы так всегда и было. Или: «У меня депрессия».
Другой пример — создание связей там, где их на самом деле нет. Обращенная модель описывает приемы суггестора — человека, который хочет внушить свои идеи, мысли и добиться их исполнения. Предложение начинается с того, что в самом деле чувствует собеседник, о чем думает, переживает. А заканчивается тем, что он должен сделать в интересах суггестора. Например: «В то время как в стране растут коррупция и преступность, мы должны выбрать такого-то!» Истинный посыл и ложный вывод. Казалось бы, простая подмена тезиса из учебника формальной логики, а работает…
Ловушка усиливает воздействие команды. Л. Млечкин приводит интересный пример — текст, который зачитывался японским летчикам-камикадзе перед последним вылетом: «Как цветы дикой вишни расцветают ненадолго, а затем опадают на землю, так и вы умрете без сожаления за императорскую Японию. Вы уже боги, без земных помыслов…» (11). Выстраивается некая закономерность: в природе все повторяется. Это неизбежно. Белые лепестки для японцев — традиционно цвет траура, символ перехода в иное существование. Смерть — закон природы. Здесь и команда, и призыв, и переход в трансовое состояние. Наконец, текст просто красив, он рождает поэтический образ, далекий от грубой реальности...
Магия слова существует. Помимо всего того, о чем сказано выше, эффективность воздействия зависит от ожиданий человека (если он думает о себе плохо — вдвое обидится на оскорбление, если высоко себя ценит — воспримет как проявление зависти); от того, в каком он состоянии (свеж и бодр или устал и хочет спать); от глубины контакта с суггестором (громкий это разговор либо тихий, доверительный или установочный, и как ритмически организована речь) и от многого другого.
Обо всем нельзя рассказать. Не потому, что это секретно. Некоторые тонкости можно прочувствовать, только находясь в каком-то особом эмоциональном состоянии, измененном состоянии сознания и т.д. Многие философские восточные тексты не переводятся однозначно на европейские языки. Невозможно понять, что такое любовь, не пережив ее. Человек не просто принимает информацию, он воспринимает психотип другого человека, моделирует его внутреннее состояние — тогда воздействие максимально. На этом построено искусство, литература…
В начале было слово.
Но грандиозными свершениями движут планы, которые до их экспликации на бумаге или в виртуальном пространстве компьютера были просто идеями. Поэтому понятие «ноосфера», как мы это себе представляем, очерчивает область природы, подвергающуюся преобразованию целенаправленной и осмысленной деятельностью, т.е. область творческой активности человеческого разума.
Ю.М. Лотман (6), выдающийся культуролог и семиотик, ввел понятие «семиосферы» как области глобального диалога различных культур, формирования знакового мира, информационных процессов. Передача информации тоже связана с энергетическими затратами, но первоначальные импульсы минимальны по сравнению с тем, какие механизмы они приводят в действие. Предположим, обращаясь к кому-то с просьбой закрыть форточку, вы, по сути, задаете перемещение его физической массы, что несопоставимо с собственными затратами энергии. Программы, заложенные в компьютер, могут управлять целыми технологическими циклами. Грубо говоря, будущее человечества не в увеличении выплавки стали и получения электроэнергии, а в производстве информации, под воздействием которой меняется окружающий мир.
Язык, понимаемый широко, выступает как творец эволюции материи, а не просто ее отражение. На свете не существует стола, дерева или красавицы «вообще». Все это есть только в сознании как совокупное представление, из которого мы исходим, употребляя то или иное слово. На основе этих идеальных конструкций мы как бы упорядочиваем мир по образу и подобию языка.
Существует гипотеза лингвистической относительности: различные языки по-разному структурируют мир. Т.П. Григорьева пишет, что если для индоевропейских языков типична логическая конструкция «А» есть «Б», которая лежит в основе иерархии понятий, противоположности бытового — абстрактному, то в основе китайского языка скорее категория полезности, из которой следует соположность «А» и «Б». Этот взгляд на мир проявляется в народных обычаях и традициях, одежде и архитектуре (готический храм устремлен вверх, в то время как пагода организована горизонтально, она скорее сопричастна, чем иерархична).
В терминологии великого физиолога Павлова язык — вторая сигнальная система. Изначально устная речь была связана с важнейшими для жизни образами, действиями, переживаниями. Более сложные понятия, которые можно определить только через отношения с другими, возникли много позже. Поэтому любое речевое воздействие вызывает образы, ассоциации. А.Р. Лурия, один из основателей нейропсихологии, пишет о том, что с возникновением языка мир как бы удваивается (7). С помощью знаков (слово — один из важнейших элементов знаковой системы) человек управляет собственной жизнью, прогнозирует события и поведение других людей; наконец, он может построить любые идеальные конструкции. Вот студент конспектирует лекцию. Пометки, которые он делает, — способ актуализировать полученную информацию; в душном вагоне метро мы можем вообразить, как скоро поедем в отпуск и будем купаться в море, — и нам станет легче. Фантазия, мечта, творчество — все эти возможности дает нам управляемое словом образное мышление. Можно даже сказать, что человек становится более или менее независим от тех условий, в которых он существует.
Американский психотерапевт Ф. Пьюселик замечательно описал, как ему удается «сбрасывать» усталость, накопившуюся во время работы с пациентами, когда необходимо вникать в их проблемы, принимать на себя большой груз участия, сопереживать. Он представлял себя прекрасной мощной птицей, орлом. Вот он сидит на вершине скалы — вокруг только горы и небо. Он чувствует, как его обтекают потоки воздуха, расправляет крылья, парит… Погружаясь в этот иллюзорный мир, человек испытывает реальные позитивные переживания и избавляется от негативных.
В повседневной жизни таким естественным регулятором является сон, точнее, сновидения. Проводились опыты, когда спящему человеку ставили датчики, фиксировавшие смену фаз «медленного» и «быстрого» сна. Последние прерывались экспериментаторами. В результате у испытуемых резко вырастала агрессивность, усиливалась сексуальность.
Как свежий воздух и вода, как пища человеку необходимы эмоции, переживания, которые возникают только в форме образов. Во сне на языке бессознательного образ позволяет нам «сбросить» отрицательные эмоции и восполнить то, чего не хватает в реальности. Известно, что во время антарктической зимовки многие видят «зеленые» сны, а на материке им снится белизна. Недостаток впечатлений, сенсорная депривация ведут к тому, что сам человек начинает производить фантасмагории. Когда-то будущие космонавты проходили, в частности, такое испытание: их помещали в бассейн с температурой воды, равной температуре тела, и часами держали по сути дела в невесомости и темноте. Через некоторое время абсолютно изолированные от внешнего мира люди начинали испытывать слуховые и зрительные галлюцинации. Мозг как бы стремился восполнить дефицит информации.
Слово вызывает образ, ассоциации и ответную реакцию организма — моторную, звуковую, тактильную, вкусовую… Иногда может быть задействована вся гамма.
Для поддержания нормального психического состояния человеку необходимы красивые образы, приятные переживания, гармоничные звуки. Даже если мы не обращаем на них внимания, все это воздействует на нас. Если человек живет с тревогой в душе (например, боится летать на самолете, а по работе приходится), или, скажем, окна его квартиры выходят на помойку, которую он наблюдает изо дня в день, вроде бы и не обращая внимания, то на субсенсорном уровне происходит подпороговая суммация, и множество негативных переживаний, накладываясь, друг на друга, в конце концов, вызывают фрустрацию, которая кончается срывом.
Интересно и важно, что звуковой образ слова (устная речь ведь много древнее письма) самоценен. По эмоциональному тону звучание связано со смыслом (8). Вслушайтесь, как хищно звучит: «ястреб», «коршун», содержащие твердые, раскатистые звуки «т» и «р» (сравним «террор», «травма», «трагедия»), и как ласково «пеночка», «малиновка»… Как говорится, хорошую вещь плохим словом не назовут. На всех языках выразительны ругательства (чего стоит само слово «грубость»). Если человека ругают, он, даже в точности не понимая значения слов, сориентируется по звуковому ряду, и это вызовет соответствующие переживания. Тем сильнее последствия, если слово вызывает ассоциативно связанный образ. Люди, привыкшие к мату, у которых ругательства становятся своеобразной «смазкой», загрязняют свою ментальность и психически деградируют.
«Включая» образ, сама речь в определенном плане программирует поведение человека. Поздороваться — значит пожелать кому-то здоровья. «Они даже не здороваются», — формула отказа от общения, выразительнее которой может быть разве что проклятие.
Несомненно, оно как выражение крайнего осуждения связано с понятием табу, абсолютного запрета, свойственного примитивным культурам. (На самом деле табу в основе носят характер приспособления, например, запрет охотнику есть добычу, им самим убитую, направлен на выживание племени, а не отдельного человека). Нарушение табу влечет за собой страшное наказание — проклятие. Сила слова здесь связана с тем, насколько сам человек верит в это. Ему, положим, говорят: «Ты не должен был этого есть, теперь ты умрешь». И он умирает.
Это касается не только первобытных культур. В прошлом веке ставился такой варварский эксперимент: преступникам, приговоренным к смерти, закрывали лица и якобы вскрывали вены (на самом деле по рукам стекала теплая вода) — приговоренные умирали… Если человек верит в силу происходящего — для него это смертельно. Верит в целебность — целебно (если ему не рекомендуют выпить яд, конечно). В сознании самого современного, образованного, прагматичного человека, как правило, есть области, отданные иррациональному, мистическому. Когда информация попадает в такую область, действия самого разумного человека могут быть непредсказуемыми. Известный ученый искренне считает, что политики определенной ориентации плетут заговоры против его народа, и все свои силы отдает борьбе с «заговорщиками». Закодированные алкоголики не пьют, потому что убеждены, что погибнут в случае нарушения запрета (кода). Такова установка. Хотя сам алкоголь не должен вызывать в организме необратимых явлений, страх запускает механизм самоуничтожения.
Интересно, что люди, профессионально воздействующие на других, сами оказываются чувствительными к аналогичным приемам. Так, много лет тому назад, ныне покойная, преподавательница факультета психологии МГУ Елена Юрьевна Артемьева как-то возвращалась на электричке из Ярославля, где читала лекции. Она была сильно не в духе, смотрела в окно. Вдруг появилась цыганка: «Дай погадаю!». Елена Юрьевна посмотрела мрачно: «Ты что, не видишь, с кем разговариваешь? Дай десятку, а то руки отсохнут!» И отвернулась. Цыганка исчезла, а через некоторое время вернулась, протягивает червонец: «У меня не было! По вагонам дособирала…»
В быту употребляется много оценочных слов, которые выглядят вполне невинно, но могут сыграть и роль кода, настраивая человека на те или иные поступки. Важно абсолютно все: кто говорит, кому, что, когда, как и при каких условиях. Чрезвычайно важно, кто к нам обращается. Чем значительнее этот человек для нас, чем больше его авторитет, тем сильнее «отдача». Родитель в глазах ребенка — почти всемогущий волшебник. Известно, что родительская похвала или запрет могут сформировать удачливого человека либо неудачника. Мать в сердцах говорит сыну: «Чтоб ты провалился!» Скорее всего, он и провалится — не сквозь землю, так на экзамене. Множество подобных примеров «программирования» приводит в своих работах американский психотерапевт Э. Берн (9).
Такие виды речевого воздействия как просьбы, похвалы, лесть, проклятия, приказы, увещевания, содержат мощный эмоциональный заряд. И соответственно воспринимаются. Здесь можно говорить о так называемой логике транса, которая не имеет ничего общего с логикой научных понятий. Логика транса основана не на аргументации, а на эмоциональнообразных связях. Чем больше человек склонен к образному мышлению, тем он восприимчивее к подобным вещам. Почему так великолепно кодируются дети? У них еще не развиты сложные связи, они не могут мыслить понятиями, доступные им формы обобщения — синкреты, комплексы, где эмоциональные связи на первом плане. Иногда и взрослый человек становится чувствительным, эмоциональным, внушаемым, нуждающимся в родительской поддержке. Любой из нас, оказавшись на больничной койке и чувствуя собственную беспомощность, будет смотреть на санитарку как на оракула.
В психоанализе описан феномен трансфера, когда пациент начинает относиться к врачу как к родителю, просто не может жить спокойно без его указаний по каждому поводу.
Известно, что, когда животное попадает в ситуацию, не предусмотренную вековыми инстинктами, его поведение как бы перемещается на более раннюю стадию развития (пес начинает вести себя как щенок). Эта закономерность действует и в мире людей. Когда ломаются традиции, рушатся наработанные поколениями стереотипы, взрослый человек часто испытывает инфантильную потребность в руководителе, гуру. Воздействовать можно двумя способами: усиливая аргументацию (тогда тебя поймет взрослый, сильный человек) либо повышая авторитетность источника. Этот способ ориентирован на детское в нас: «Я знаю истину! Я поведу вас в рай Господень! Я восстановлю справедливость!», — говорит некто (необязательно шарлатан). Впадая в транс, он может сам в это верить. Люди чувствуют силу личности и идут за ним. А поскольку тех, кто в новых условиях потерял почву под ногами либо не нашел своего места, в нашей стране много, то бешеный успех имеют всевозможные шаманы, провидцы и даже политики, в арсенале которых главное — уверенная интонация.
Пытаясь выяснить, на чем же основана сила психотерапевтов, американские ученые Д. Гриндер и Р .Бэндлер создали метамодель НЛП (нейролингвистическое программирование) (10). В основе — организация основных принципов высказывания. Она построена таким образом, чтобы речевое воздействие оказалось максимально эффективным. Оказывается, психотерапевты, принадлежащие к различным школам, используют сходные приемы организации речи, которые в НЛП были обозначены как языковые ловушки. Девять языковых ловушек, которые могут быть представлены в двух видах: прямая модель и обращенная.
Прямая модель описывает позицию невротика, который успешно ставит языковые ловушки, чтобы скрыть суть проблемы от себя самого. Скажем, один из приемов — номинализация; в лингвистике так называют описание процесса существительным. Он как бы протекает объективно и не имеет к говорящему ни малейшего отношения: «Судьба моя такая». Или: «Ошибка». Кто автор — опущено, как бы так всегда и было. Или: «У меня депрессия».
Другой пример — создание связей там, где их на самом деле нет. Обращенная модель описывает приемы суггестора — человека, который хочет внушить свои идеи, мысли и добиться их исполнения. Предложение начинается с того, что в самом деле чувствует собеседник, о чем думает, переживает. А заканчивается тем, что он должен сделать в интересах суггестора. Например: «В то время как в стране растут коррупция и преступность, мы должны выбрать такого-то!» Истинный посыл и ложный вывод. Казалось бы, простая подмена тезиса из учебника формальной логики, а работает…
Ловушка усиливает воздействие команды. Л. Млечкин приводит интересный пример — текст, который зачитывался японским летчикам-камикадзе перед последним вылетом: «Как цветы дикой вишни расцветают ненадолго, а затем опадают на землю, так и вы умрете без сожаления за императорскую Японию. Вы уже боги, без земных помыслов…» (11). Выстраивается некая закономерность: в природе все повторяется. Это неизбежно. Белые лепестки для японцев — традиционно цвет траура, символ перехода в иное существование. Смерть — закон природы. Здесь и команда, и призыв, и переход в трансовое состояние. Наконец, текст просто красив, он рождает поэтический образ, далекий от грубой реальности...
Магия слова существует. Помимо всего того, о чем сказано выше, эффективность воздействия зависит от ожиданий человека (если он думает о себе плохо — вдвое обидится на оскорбление, если высоко себя ценит — воспримет как проявление зависти); от того, в каком он состоянии (свеж и бодр или устал и хочет спать); от глубины контакта с суггестором (громкий это разговор либо тихий, доверительный или установочный, и как ритмически организована речь) и от многого другого.
Обо всем нельзя рассказать. Не потому, что это секретно. Некоторые тонкости можно прочувствовать, только находясь в каком-то особом эмоциональном состоянии, измененном состоянии сознания и т.д. Многие философские восточные тексты не переводятся однозначно на европейские языки. Невозможно понять, что такое любовь, не пережив ее. Человек не просто принимает информацию, он воспринимает психотип другого человека, моделирует его внутреннее состояние — тогда воздействие максимально. На этом построено искусство, литература…
В начале было слово.
Литература
- Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М1979.
- Выготский Л.С. Мышление и речь. М., 1934.
- Мельчук И.А. Опыт теории лингвистической модели «Смысл—Текст». М., 1974.
- Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1979.
- Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1987.
- Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т.1. Таллин, 1992.
- Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1975.
- Журавлев А.П. Звук и смысл. М., 1981.
- Берн Э. Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных. СПб., 1991.
- Гриндер Д., Бэндлер Р. Формирование транса. М., 1994.
- Млечкин Л. // Новое время. 1985. №31. С.25.